Неточные совпадения
Городничий. Я бы дерзнул… У меня в доме есть
прекрасная для вас комната, светлая, покойная… Но нет,
чувствую сам, это уж слишком большая честь… Не рассердитесь — ей-богу, от простоты души предложил.
И в этот
прекрасный весенний день он
почувствовал, что воспоминанье о ней совсем не больно ему.
И глаза ее вдруг наполнились слезами; быстро она схватила платок, шитый шелками, набросила себе на лицо его, и он в минуту стал весь влажен; и долго сидела, забросив назад свою
прекрасную голову, сжав белоснежными зубами свою
прекрасную нижнюю губу, — как бы внезапно
почувствовав какое укушение ядовитого гада, — и не снимая с лица платка, чтобы он не видел ее сокрушительной грусти.
Базаров встал. Лампа тускло горела посреди потемневшей, благовонной, уединённой комнаты; сквозь изредка колыхавшуюся штору вливалась раздражительная свежесть ночи, слышалось ее таинственное шептание. Одинцова не шевелилась ни одним членом, но тайное волнение охватывало ее понемногу… Оно сообщилось Базарову. Он вдруг
почувствовал себя наедине с молодою,
прекрасною женщиной…
— «Ничтожный для времен — я вечен для себя» — это сказано Баратынским —
прекрасным поэтом, которого вы не знаете. Поэтом, который, как никто до него, глубоко
чувствовал трагическую поэзию умирания.
Они сами
чувствовали это, и все трое, как бы смущенные своим величием, поспешно и скромно опуская глаза, сели на свои резные кресла за покрытый зеленым сукном стол, на котором возвышался треугольный инструмент с орлом, стеклянные вазы, в которых бывают в буфетах конфеты, чернильница, перья, и лежала бумага чистая и
прекрасная и вновь очиненные карандаши разных размеров.
Рояль был
прекрасный, и исполнение симфонии было хорошее. По крайней мере, так показалось Нехлюдову, любившему и знавшему эту симфонию. Слушая
прекрасное анданте, он
почувствовал щипание в носу от умиления над самим собою и всеми своими добродетелями.
Он был уверен, что его чувство к Катюше есть только одно из проявлений наполнявшего тогда всё его существо чувства радости жизни, разделяемое этой милой, веселой девочкой. Когда же он уезжал, и Катюша, стоя на крыльце с тетушками, провожала его своими черными, полными слез и немного косившими глазами, он
почувствовал однако, что покидает что-то
прекрасное, дорогое, которое никогда уже не повторится. И ему стало очень грустно.
Того, что я теперь
чувствую рядом со всеми этими картинами, того особенного, того печально — приятного, того, что ушло, того, что уже не повторится, того, что делает те впечатления такими незаурядными, единственными, так странно и на свой лад
прекрасными, — того тогда не было…
Он, без сомнения, сочувствовал тем
прекрасным вещам, которые говорит Жадов; но в то же время он умел
почувствовать, что заставить Жадова делать все эти
прекрасные вещи — значило бы исказить настоящую русскую действительность.
И теперь, изредка оборачиваясь назад, он по ее горящим
прекрасным глазам, по ярко и неровно рдевшему на щеках нездоровому румянцу, по искусанным запекшимся губам
чувствовал, что в девушке тяжело колышется и душит ее большая, давно назревшая злоба.
После сорока дней душа моя улетает на небо; я вижу там что-то удивительно
прекрасное, белое, прозрачное, длинное и
чувствую, что это моя мать.
Детское чувство безусловного уважения ко всем старшим, и в особенности к папа, было так сильно во мне, что ум мой бессознательно отказывался выводить какие бы то ни было заключения из того, что я видел. Я
чувствовал, что папа должен жить в сфере совершенно особенной,
прекрасной, недоступной и непостижимой для меня, и что стараться проникать тайны его жизни было бы с моей стороны чем-то вроде святотатства.
Да, он назавтра же непременно должен был
почувствовать неотразимую потребность увидеть опять это
прекрасное существо, хоть из одной только благодарности.
Я долго бродил по горам, по лесам; я не
чувствовал себя счастливым, я вышел из дому с намерением предаться унынию — но молодость,
прекрасная погода, свежий воздух, потеха быстрой ходьбы, нега уединенного лежания на густой траве — взяли свое: воспоминание о тех незабвенных словах, о тех поцелуях опять втеснилось мне в душу.
— Может быть, я говорю глупо, но — я верю, товарищи, в бессмертие честных людей, в бессмертие тех, кто дал мне счастье жить
прекрасной жизнью, которой я живу, которая радостно опьяняет меня удивительной сложностью своей, разнообразием явлений и ростом идей, дорогих мне, как сердце мое. Мы, может быть, слишком бережливы в трате своих чувств, много живем мыслью, и это несколько искажает нас, мы оцениваем, а не
чувствуем…
Опять шел Ромашов домой,
чувствуя себя одиноким, тоскующим, потерявшимся в каком-то чужом, темном и враждебном месте. Опять горела на западе в сизых нагроможденных тяжелых тучах красно-янтарная заря, и опять Ромашову чудился далеко за чертой горизонта, за домами и полями,
прекрасный фантастический город с жизнью, полной красоты, изящества и счастья.
Веки ее
прекрасных глаз полузакрылись, а во всем лице было что-то манящее и обещающее и мучительно-нетерпеливое. Оно стало бесстыдно-прекрасным, и Ромашов, еще не понимая, тайным инстинктом
чувствовал на себе страстное волнение, овладевшее Шурочкой,
чувствовал по той сладостной дрожи, которая пробегала по его рукам и ногам и по его груди.
В партии этой, кроме состояния, как вы сами говорите, девушка
прекрасная, которая, по особенному вашему счастью, сохранила к вам привязанность в такой степени, что с первых же минут, как вы сделаетесь ее женихом, она хочет вам подарить сто тысяч, для того только, чтоб не дать вам
почувствовать этой маленькой неловкости, что вот-де вы бедняк и женитесь на таком богатстве.
— Так что же, дядюшка? Сказали бы только, что это человек с сильными чувствами, что кто
чувствует так, тот способен ко всему
прекрасному и благородному и неспособен…
Он
прекрасный человек и был очень ласков ко мне, — говорил я, желая, между прочим, внушить своему другу, что все это я говорю не вследствие того, чтобы я
чувствовал себя униженным перед князем, — но, — продолжал я, — мысль о том, что на меня могут смотреть, как на княжну, которая живет у него в доме и подличает перед ним, — ужасная мысль.
Как странно, как легко и как чудесно ново
чувствовал себя Александров, очутившись на Знаменской улице, на людной и все-таки очень широкой Арбатской площади и, наконец, на Поварской с ее двухэтажными
прекрасными аристократическими особняками!
Мы стали приближаться к Новочеркасску. Последнюю остановку я решил сделать в Старочеркасске, — где, как были слухи, много заболевало народу, особенно среди богомольцев, — но не вышло. Накануне, несмотря на
прекрасное питание, ночлеги в степи и осторожность, я
почувствовал недомогание, и какое-то особо скверное: тошнит, голова кружится и, должно быть, жар.
Увы, он
почувствовал это с первого взгляда на свою
прекрасную супругу.
— Правило
прекрасное! — заметила Катрин и надулась; Крапчик же заметно сделался любезнее с своим гостем и стал даже подливать ему вина. Ченцов, с своей стороны, хоть и
чувствовал, что Катрин сильно им недовольна, но что ж делать? Поступить иначе он не мог: ощутив в кармане своем подаренные дядею деньги, он не в силах был удержаться, чтобы не попробовать на них счастия слепой фортуны, особенно с таким золотым мешком, каков был губернский предводитель.
Кто-то из пассажиров сидел рядом с Еленой и по книжке путеводителя рассказывал, нарочно громко, чтобы его слышали кругом, о тех местах, которые шли навстречу пароходу, и она без всякого участия, подавленная кошмарным ужасом вчерашнего,
чувствуя себя с ног до головы точно вывалянной в вонючей грязи, со скукою глядела, как развертывались перед нею
прекрасные места Крымского полуострова.
И когда Елена, глядя на него сверху вниз, подумала о бесконечной доброте и душевной детской чистоте этого смешноватого человека, о долгих годах каторги, перенесенной им; о его стальной непоколебимости в деле, о его безграничной вере в близость освобождения, о его громадном влиянии на молодежь — она
почувствовала в этой комичности что-то бесконечно ценное, умиляющее и
прекрасное.
Встречаясь с бабушкой, я все более сознательно восхищался ее душою, но — я уже
чувствовал, что эта
прекрасная душа ослеплена сказками, не способна видеть, не может понять явлений горькой действительности и мои тревоги, мои волнения чужды ей.
— Как тебе сказать, Олеся? — начал я с запинкой. — Ну да, пожалуй, мне это было бы приятно. Я ведь много раз говорил тебе, что мужчина может не верить, сомневаться, даже смеяться, наконец. Но женщина… женщина должна быть набожна без рассуждений. В той простой и нежной доверчивости, с которой она отдает себя под защиту Бога, я всегда
чувствую что-то трогательное, женственное и
прекрасное.
Наконец, все завершилось кризисом, и в одно
прекрасное утро я
почувствовал, что серьезно болен и что продолжать прежний образ жизни невозможно.
Москва же развлекала ее, улицы, дома и церкви нравились ей очень, и если бы можно было ездить по Москве в этих
прекрасных санях, на дорогих лошадях, ездить целый день, от утра до вечера, и при очень быстрой езде дышать прохладным осенним воздухом, то, пожалуй, она не
чувствовала бы себя такой несчастной.
Он нагнулся и поцеловал ей руку, она неловко поцеловала его холодными губами в голову. Он
чувствовал, что в этом любовном объяснении нет главного — ее любви, и есть много лишнего, и ему хотелось закричать, убежать, тотчас же уехать в Москву, но она стояла близко, казалась ему такою
прекрасной, и страсть вдруг овладела им, он сообразил, что рассуждать тут уже поздно, обнял ее страстно, прижал к груди и, бормоча какие-то слова, называя ее ты, поцеловал ее в шею, потом в щеку, в голову…
Когда женщина некрасива, то ей говорят: «У вас
прекрасные глаза, у вас
прекрасные волосы…» Я его люблю уже шесть лет, люблю больше, чем свою мать; я каждую минуту слышу его,
чувствую пожатие его руки; и я смотрю на дверь, жду, мне все кажется, что он сейчас войдет.
— Жизнь прекрасна всем, что мне нравится в ней! Чёрт побери, дорогой мой инженер, для меня слова не только звуки и буквы, — когда я читаю книгу, вижу картину, любуюсь
прекрасным, — я
чувствую себя так, как будто сам сделал всё это!
Вот в одно
прекрасное утро я говорю вам: «Папаша, я
чувствую потребность помолиться; отпусти меня денька на три на богомолье!» Вы, разумеется, сначала заупрямитесь; я покоряюсь вам безропотно.
Радость Урманова казалась мне великодушной и
прекрасной… В тот же день под вечер я догнал их обоих в лиственничной аллее, вернувшись из Москвы по железной дороге. Они шли под руку. Он говорил ей что-то, наклоняясь, а она слушала с радостным и озаренным лицом. Она взглянула на меня приветливо, но не удерживала, когда я, раскланявшись, обогнал их. Мне показалось, что я прошел через какое-то светлое облако, и долго еще
чувствовал легкое волнение от чужого, не совсем понятного мне счастья.
— Никак нет-с; Дарья Михайловна рассказывают, что, напротив, светский человек в нем сейчас виден. О Бетховене говорил с таким красноречием, что даже старый князь
почувствовал восторг… Это я, признаюсь, послушал бы: ведь это по моей части. Позвольте вам предложить этот
прекрасный полевой цветок.
Студенты очень любили Васильева, как бывшего милого товарища, и увлекались наружностью его, — особенно выразительным лицом, блестящими черными глазами и
прекрасным орга́ном; но я
чувствовал, что в его игре, кроме недостатка в искусстве, недоставало того огня, ничем не заменимого, того мечтательного, безумного одушевления, которое одно может придать смысл и характер этому лицу.
— Так… а все-таки — может быть, хорошо все знать. — Поп, улыбаясь, смотрел, как я гневно одеваюсь, как тороплюсь обуться. Только теперь, немного успокаиваясь, я заметил, что эти вещи — куртка, брюки, сапоги и белье — были хотя скромного покроя, но
прекрасного качества, и, одеваясь, я
чувствовал себя, как рука в теплой мыльной пене.
Я уже настоящая актриса, я играю с наслаждением, с восторгом, пьянею на сцене и
чувствую себя
прекрасной.
Господин Голядкин
чувствовал себя в
прекрасном расположении духа, развеселился, разыгрался, расходился понемножку и пустился, наконец, в самый живой и занимательный разговор с своим гостем.
Взяв один раз хлеба и съев свой ломоть, он уже боялся протягивать руку к другому ломтю, совестился брать кусочки получше и поминутно уверял, что он вовсе не голоден, что обед был
прекрасный и что он, с своей стороны, совершенно доволен и по гроб будет
чувствовать.
— Я, Яков Петрович,
почувствовал к вам влечение с первого взгляда и, простите меня великодушно, на вас понадеялся, — осмелился понадеяться, Яков Петрович. Я… я человек здесь затерянный, Яков Петрович, бедный, пострадал весьма много, Яков Петрович, и здесь еще внове. Узнав, что вы, при обыкновенных, врожденных вам качествах вашей
прекрасной души, однофамилец мой…
Да и возможно ли, чтобы человек, писавший тогда
прекрасным языком, даже и теперь сохраняющим свое достоинство, не
чувствовал устарелости, неестественности, пухлости, а иногда и уродливости языка Николева?..
Когда бы все так
чувствовали силу
Гармонии! Но нет: тогда б не мог
И мир существовать; никто б не стал
Заботиться о нуждах низкой жизни;
Все предались бы вольному искусству.
Нас мало избранных, счастливцев праздных,
Пренебрегающих презренной пользой,
Единого,
прекрасного жрецов.
Не правда ль? Но я нынче нездоров,
Мне что-то тяжело; пойду засну.
Прощай же!
Обе сестры, споря между собой, вместе с тем
чувствовали страшное ожесточение против младшей сестры и имели на это полное право: Катерина Архиповна еще за два дня приготовила своему идолу весь новый туалет: платье ей было сшито новое, газовое, на атласном чехле; башмаки были куплены в магазине, а не в рядах, а на голову была приготовлена
прекрасная коронка от m-me Анет; но это еще не все: сегодня на вечер эта девочка, как именовали ее сестры, явится и в маменькиных брильянтах, которые нарочно были переделаны для нее по новой моде.
Напрасно говорю я себе, что я не мог ожидать такой мгновенной развязки, что она меня самого поразила своей внезапностью, что я не подозревал, какое существо была Вера. Она, точно, умела молчать до последней минуты. Мне следовало бежать, как только я
почувствовал, что люблю ее, люблю замужнюю женщину; но я остался — и вдребезги разбилось
прекрасное создание, и с немым отчаянием гляжу я на дело рук своих.
Не за что взяться, так он и принялся за сатиру как за
прекрасное средство дать
почувствовать благородные стремления литературы.
Умею я любить и награждать,
И ни одна
прекрасная девица
Не вырывалась из моих объятий,
Когда
почувствовала пламень груди
Моей.
Но сильно
почувствовать и правду и добро, найти в них жизнь и красоту, представить их в
прекрасных и определенных образах — это может только поэт и вообще художник.